"Ничто так не питает любовь к Родине, ничто так не поднимает подавленный национальный дух, как внимательное изучение исторических судеб родной страны"

С.А.Харизоменов, исследователь Ополья.

Сергей Хламов. На ярмарке. рассказ

И хотя луна ещё разбрызгивала свой искрящийся желтовато-холодный свет в темноту небольшой почерневший от непогоды избушки с покосившимся крыльцом, нехотя плавая бледным пятном над селом, Гаврилыч уже не спал. Лёжа на тёплой русской печи и постоянно покряхтывая, он часто ворочался в предвкушении предстоящей поездки. Для уже пожилого крестьянина ярмарка в городе была не только возможностью продать нехитрые плоды своего труда и прикупить что-то нужное для хозяйства, но и погутарить с такими же деревенскими мужичками, причём, частенько и за чарочкой крепкого напитка, побродить по старинному уездному городку, теперь именуемому райцентром, полюбоваться его красотами. В общем, как говорится, культурно провести время.

Ранним утром, едва первый луч солнца высветил позолоченные кресты низенького сельского храма, спрятавшегося среди хмурых деревьев, и яркие блики осветили землю, Гаврилыч был уже на ногах. Потихоньку встав с печи, он умылся, пригладил седую бородёнку, не по-старчески живыми голубыми глазами отыскал в углу передней икону «Владимирской Божьей Матери», перекрестился. Затем почерпнул холодного ядрёного кваса, немного пригубил. Подошёл к небольшому окошку на кухне, взглянул в него и задумался. В этот момент старику вспомнилось, как он ещё мальчишкой бегал по окрестным лугам, дышал свежестью трав, ходил косить вместе с отцом… «Благодать», — подумал он.

И действительно, места, где с самого рождения жил Гаврилыч и его предки, были благодатными, привольными, особенно весной и летом. Кругом холмы, выглядывающие друг из-за друга. Одни – изумрудно-зелёные от покрывающего их живого ковра сочной майской травы, другие – жёлтые от цветущих одуванчиков и отблесков небесного светила, третьи – серо-коричневые. На них крестьяне на своих лошадках ведут посевные работы. Под горой, на которой раскинулось село, бежал журчащий ручеёк, бравший своё начало из чистейших родников. Чуть поодаль, облизав прохладной влагой огромные валуны, лежащие на его дне, неизвестно откуда оказавшиеся на плодородной почве, ручей белой пенистой струйкой превращается в тихую заводь. В её водах резвятся мелкие верхоплавки, а в илистых омутках можно поймать рыбу и посолиднее. Местная ребятня всё свободное время любила проводить именно здесь, купаясь, закидывая самодельные удочки, ловя раков… В извилистой змейке чистейшей воды, словно улыбаясь, отражается ослепляющее полуденное солнце, окутанное кудрявыми облаками. Поверхность заводи плавно колышется под лёгким дуновением тёплого ветерка. Вокруг раздаётся щебет птиц, перекликающихся наперебой, будто соревнующихся в красоте своего пения и расхваливающих именно свой голос. Где-то вдалеке кукует кукушка, в голубом небе плавно, но уверенно парит ястреб. Словно снежинки, в воздухе летают клочья тополиного пуха. Неширокая лента пыльной просёлочной дороги ведёт в старинный уездный городок…

«Благодать», — ещё раз промелькнуло в голове у старика. Но никак не мог предположить Гаврилыч, что именно сегодняшним утром до благодати будет далеко. Обычно на ярмарку в город он ездил один, без своей ворчливой жены, и частенько возвращался поздновато и почти, а то и вовсе без вырученных денег, так как имел обыкновение по дороге заезжать в село Пьянцыно, которое находилось как раз посередине между городом и селом Гаврилыча, и где был небольшой кабачок. Там останавливались и другие крестьяне, возвращавшиеся с ярмарки по своим домам. В этом злачном месте мужики, бывало, пропивали всё наторгованное. Случалось такое и с Гаврилычем. Хоть и редко, но, как говорится, метко. Один раз даже, приняв лишнего, он уснул прямо в кабаке, а его лошадёнка отвязалась и потихоньку сама убрела домой. Гаврилыч вернулся в родное село под утро. Пешком. С больной головой и без денег. После каждой такой выходки старику крепко доставалось от жены.

В общем-то, Гаврилыч не был пьяницей, но иногда душа забитого, задавленного тяжёлой жизнью простолюдина требовала какой-то отдушины или даже небольшого праздника.

— Ты куда так рано встал? – строго спросила полная с мрачным, прожигающим насквозь взглядом пожилая женщина.

— Как куда? Сегодня же в городе ярмонка. – В голосе Гаврилыча послышалась тревога. Он не знал, чего можно было ожидать от супруги, с которой прожил уже добрых полвека. Она слыла женщиной строгой, часто руководила всеми домашними делами, и только под старость её характер несколько смягчился, и Гаврилычу стало житься в этом плане чуть-чуть легче.

— Я с тобой поеду, — решительно сказала она.
Гаврилыч растерялся.

— Да ты же никогда со мной не ездила, а тут надумала. Шутишь что ли? – заикаясь, проговорил старик.
Но женщина не шутила. Она действительно на ярмарки с мужем никогда не ездила, но разве лишь пару-тройку раз в молодости. И хотя у неё была настоящая торговая жилка, заниматься продажей огурцов и сала жена Гаврилыча не любила. Поэтому и не ездила в город.

— Слышь, мать, ты это и взаправду надумала ехать?

— Надумала и поеду, — одевая на себя самую нарядную кофточку, последние лет десять пролежавшую в сундуке, пробурчала старуха. Что на неё нашло в то утро, она и сама вряд ли смогла бы объяснить. То ли женщина не хотела, чтобы муж снова напился, то ли больше стала переживать за него – жизнь ведь уже катилась к закату, то ли ещё что.

Гаврилычу было над чем призадуматься. Теперь он лишнего движения без разрешения сварливой жены не сделает, не говоря уж о том, чтобы заехать в кабачок и опрокинуть там лафетничек-другой. Почесав затылок, он громко вздохнул и немного приуныл. Старик, было, попытался отговорить старуху от поездки, но сразу понял всю бесполезность этой затеи. Если уж она что-то решила, то остановить её было крайне трудно. Гаврилыч накрепко усвоил это с первых дней их совместной жизни.

Нехотя шаркающей походкой он вышел во двор, стал медленно запрягать старую лошадёнку гнедой масти с белой отметиной во лбу по кличке Верба. Характер у Вербы был спокойный, своего хозяина за много лет верной службы она понимала с полуслова.

Где-то на востоке уже зажглись огни рассвета. Пора трогаться в путь. В ярмарочные дни в городе на торжище собирались крестьяне со всей немалой округи, поэтому нужно было приехать пораньше и занять на торговой площади место повыгоднее. Это Гаврилыч хорошо знал, почему и вставал всегда засветло.
Ранним, дышащим свежестью, утром кресты сельского храма золотом высвечиваются среди хмурых, казалось бы, ещё дремлющих деревьев. Гаврилыч вместе с женой уже сидели в телеге, вот-вот готовой, поскрипывая старенькими колёсами, тронуться в дорогу.

— Авдотья, может, останешься дома? – сделал последнюю попытку отговорить старуху от поездки старик. – Там ведь народ, суета. Шумно.

Но поняв бесполезность своих доводов, он потихоньку тронул. Лошадь медленным шагом направилась со двора в сторону большака – дороги, ведущей в город.

Майский день выдался по-летнему тёплым, и лишь дуновения прохладного утреннего ветерка да ещё редкая зелень на деревьях выдавали истинное время года – конец весны.

До города было вёрст десять. Дорога стелилась вроде бы ровной лентой, но покачивание и потрясывание на кочках телеги, не дававшие ни на минуту вздремнуть жене Гаврилыча, что она тщетно пыталась сделать, доказывали, что «экипаж» движется по обыкновенному просёлку, каких уйма в российской глубинке. Справа, слева и впереди открывались бескрайние поля с майскими цветами, наполнявшими утренний воздух ароматом свежести. На холмах то тут, то там вырастали нестройные ряды крестьянских домишек, над которыми главенствовали купола сельских церквушек. Периодически из стоявших вдоль дороги деревень доносились звонкие голоса проснувшихся петухов, блеяние овец и мычание выгоняемых из стойла бурёнок.
Как раз по середине пути находилось небольшое село, издревле именовавшееся Пьянцыном. Именно здесь находился тот самый кабачок, куда после ярмарки любили заглянуть мужички-крестьяне, дабы немного развеяться от житейских тягот. Проезжая мимо стоявшего прямо у обочины небольшого деревянного здания питейного заведения, Гаврилыч незаметно для самого себя там, где-то в потаённых уголках подсознания, облизнулся и невольно в мыслях отметил: «Пьянцыно. Название-то какое. Не зря, видать, наши предки так нарекли село».

Солнце поднималось всё выше. Голубой небесный шатёр был чист и безоблачен.

— День обещает быть погожим, — нарушил молчание Гаврилыч.

— Дай то Бог, — зевая, ответила Авдотья.

Чем меньше оставалось пути до города, тем больше на подступах к нему появлялось телег. С самого раннего утра по всем дорогам сюда тянулись подводы крестьян, везущих всё, что можно было продать. На ярмарки приезжали деревенские жители изо всех сёл и деревень уезда или района, как стали именовать его с недавних пор. Это был не обыкновенный воскресный базар, на которые Гаврилыч ездил редко. Такие крупные ярмарки в городе устраивались лишь трижды в год. Одна из них, на которую спешили селяне, издавна проходила в пятое воскресенье после Пасхи. Кто установил такой порядок, наверное, не помнили и самые старые люди.

И вот в дали среди ещё неброской зелени деревьев на фоне уже ослеплявшего солнца, которое выплывало из-за крон берёз и тополей и больше походило на раскалённый шар, показались силуэты древних монастырей и храмов, в изобилии раскинувшихся на берегах тихой, с прозрачной водой речушки. Она словно прорезала городок и делила его на две части. Чтобы попасть на торговую площадь, нужно было проехать по досчатому мосту, который от времени заметно обветшал. Посему, переправляясь через реку, помнившие об этой проблеме, старались соблюдать меры предосторожности. Данного обстоятельства, видимо, не знал паренёк в красной ситцевой рубахе, ехавший вслед за телегой Гаврилыча. Правое переднее колесо его доверху нагруженной повозки угодило в образовавшуюся трещину между досками и прочно застряло там. За спиной Гаврилыча и его жены послышался шум. Кто-то начал громко ругать неумелого возницу, другие стали ему помогать вытаскивать колесо.

Городок хоть и утопал в майской яркой зелени, но грязи здесь имелось не меньше. Некоторые его центральные улицы были вымощены булыжником, окраинные же в распутицу разбивались настолько, что ни проехать, ни пройти. Грязные лужи порой закрывали всю ширину дороги, а глубиной доходили выше колен взрослого человека. Местами они не просыхали и в самое жаркое лето. Тогда лужи становились
излюбленной территорией свиней, где те охотно проводили большую часть времени.

За два-три дня до официального открытия ярмарки на торговой площади шло спешное строительство балаганов, навесов, палаток. Площадь в ярмарочные дни всегда полна телег, возов, фургонов. С одного края разместились яблочный, картофельный, морковно-свекольный ряды. В другом её конце продают живность: кроликов, коз, овец, быков, коров, свиней. Ещё чуть в сторонке особняком раскинулась конная площадка, на обочине которой несмолкаемым гулом звенит уже всем привычный цыганский табор. Цыгане заправляют конным двором, меняя, покупая, продавая лошадей, частенько краденых, советуя как коновалы и ветеринары-лекари. Эти вечные скитальцы, разодетые в красивые, словно богатые куклы, одежды, здесь важно расхаживают, тычут кнутовищами в бока фыркающих лошадей, смотрят им в зубы, определяя возраст. За арбами идут мануфактурные, галантерейные, одёжные, обувные ряды. А меж ними разложили свои товары владимирские богомазы. Тут же шатёр бродячей цирковой труппы.

На торговой площади уже было шумно. И хотя торговля только-только начиналась, разнообразие звуков поражало: писк цыплят и утят перекликался со скрипом подъезжавших со всех сторон телег, ржание лошадей дополнялось бойкими выкриками торговцев, на разные лады расхваливавших свой товар. Здесь были и мычание, и блеяние, и кукареканье, и хрюканье. Ко всей этой разноголосице стали добавляться колокольные перезвоны, доносившиеся со всех уголков города. Обилие разных запахов не уступало разнообразию звуков. Прибывшим на площадь в нос ударяла смесь ароматов тёплого конского навоза, парного молока, овечьих кож и свежей майской растительности. Но уже через некоторое время, попадая во власть азарта, торгуясь, и покупатели, и продавцы не замечали ни шума, ни запахов.

Гаврилыч успел занять место поудобнее, такое, где покупателей скапливалось особенно много, и где они наиболее активно толкались. Привязав Вербу к специальным перилам у длинного ряда небольших магазинчиков, он уже, было, настроился выкрикивать различные прибаутки, привлекая прохожих к своему товару.

— Подходи, мимо не проходи! Картошечка свежая, из погребка, — начал он. Но тут по нахмуренному взгляду Авдотьи Гаврилыч понял, что супруга сегодня в торговле разойтись ему не даст и всю инициативу возьмёт в свои руки. Она незаметным движением спихнула мужа с телеги, намекая на то, что ему пока здесь делать нечего, и что в его услугах надобности нет. Старик, хорошо за полвека изучивший свою иногда слишком грозную жену, это прекрасно понимал.

«Что же в таком случае делать? — задумался Гаврилыч. – Еже ли моя помощь не нужна, то куда мне деваться?» Он давал себе отчёт в том, что если старуха решила что-то сделать по-своему, то и соваться в это не следует. Бесполезно. Всё одно будет так, как она задумала. Сунув руки в карманы штанов, он нащупал там небольшой шуршащий бумажный свёрток и сразу же вспомнил, что ещё с вечера заблаговременно положил туда небольшую заначку из двух мятых купюр. Иногда при удачной торговле на рынке он позволял себе роскошь утаить от жены некоторую часть дохода, что тщательно скрывал от неё.

— Пойду-ка я пройдусь по базару, — немного повеселев, сказал супруге Гаврилыч. Он ещё не решил, куда вложить имевшиеся денежные средства, но неожиданно обрадовался предоставившейся ему свободе.

— Да, поди, — согласилась Авдотья, — да приценись, почём сегодня отдают овёс. Молоко, сметана, творожок! Свежее, только что из погреба! – бойко начала торговлю она.

Гаврилыч стал не торопясь протискиваться сквозь тесные ряды телег и прилавков. Его всё больше занимала мысль о том, как провести с пользой до отъезда домой время. «Зайти что ли в чайную, опрокинуть там пару-тройку лафетничков горькой настоечки да потрепаться с мужичками? Или потратить время на что-то другое?»

Погружённый в свои думы Гаврилыч незаметно дошёл до знакомой чайной, где бывал не раз, по привычке открыл скрипучую входную дверь и окунулся в пахучий воздух питейного заведения, сизый от табачного дыма. Присев на свободное место, он стал разглядывать посетителей, прищуренным взглядом выискивая знакомых мужиков. Но ни одной физиономии, с кем можно было бы перекинуться местными новостями, он так и не обнаружил. «Наверное, все мужики на торжище, зарабатывают трудовую копейку, — промелькнуло в голове Гаврилыча. – Что ж, посижу один. Хотя и скучно».

Через пару минут к нему подошёл уже пожилой, но выглядевший ещё достаточно моложаво официант с перекинутым через руку белым полотенцем.

— Что изволим-с заказать? – учтиво спросил тот у нового посетителя заведения. В манерах официанта чувствовалось ещё что-то дореволюционное, от интеллигенции.

— Лафетник водки, — ответил Гаврилыч.

— И всё?

— Пока да.

— Один момент. – С этими словами официант скрылся, а уже через минуту он снова стоял возле Гаврилыча с подносом, посередине которого красовалась до краёв наполненная большая рюмка водки. – Извольте-с. Больше ничего не желаем-с?

— Нет. – Старик, немного подержав в руке спиртное, о чём-то призадумавшись, поднёс его к губам и залпом опрокинул. Чуть-чуть поморщившись, он с удовольствием по-стариковски крякнул и занюхал выпитое рукавом.

— Эй, Юша, подойди к нам, — выкрикнули в сторону официанта уже изрядно зехмелевшие мужики, сидевшие поодаль от Гаврилыча.

Официант, отдавший этой профессии уже лет тридцать, с молодецкой лёгкостью подлетел к посетителям, выслушал очередной заказ и быстро скрылся в недрах чайной. Гаврилыч внимательно наблюдал за ним. Уж больно ему нравилось, как быстро и аккуратно тот всё делал. Обратил он внимание и на опрятный внешний вид официанта: белоснежную рубашку, цветастую жилетку, наглаженные брюки, гладко выбритое лицо, прилизанные на голове соломенного цвета волосы. Невольно старик взглянул и на свой бедняцкий наряд. Сравнение оказалось далеко не в его пользу. Тем временем в голове Гаврилыча немного зашумело, лицо расплылось в беззубой улыбке, которая пыталась спрятаться в жиденькую седую, неровно подстриженную, бороду. «А чем я хуже этого Юшки? – неожиданно для себя подумал осмелевший от выпитой водки старик?

– Пусть я его и старше, пусть уже перевалило за седьмой десяток, а что мне мешает, ну, хотя бы купить новую телогрейку? А то моя-то уже совсем поизносилась!» С этой мыслью Гаврилыч, расплатившись за водку, и вышел из чайной.

Он снова направился в сторону базара, где принялся отыскивать тряпейный ряд. А рынок гудел пуще прежнего.

Пробираясь сквозь лабиринты ярмарки, старик наткнулся на повозку, с которой лихо торговал паренёк в красной рубахе, тот самый, застрявший утром на мосту. Гаврилыч его признал. Молодой человек тоже узнал давешнего попутчика и окрикнул его.

— Чего ищем, дедуля? – спросил парень.

— Да мне бы телогреечку новенькую справить, — робко ответил старик.

— Сейчас найдём, не переживай, — неожиданно для него сказал молодой торговец. Он тут же спрыгнул с телеги, на ходу попросив небольшого мальчонка приглядеть за товаром, и растворился в толпе. Минуты через три парнишка снова предстал перед Гаврилычем, держа в руках две новые телогрейки. – Выбирай, дедуля.

Старик не ожидал такого стремительного развития событий, но отступать было уже некуда. Тогда он взялся рассматривать принесённый товар, примеривать на себя, внимательно ощупывать, то вытягивая руки вперёд, а голову запрокидывая далеко назад, то снова прижимая телогрейки к груди, вертел их и так, и сяк.

— Дедуля, примерь-ка вот ту, что посветлее, — посоветовал парень. – Она, кажись, тебе лучше идёт. Бери, не жалей. Как знакомому, чуток уступлю.

Гаврилычу на мгновение стало жалко денег, которые сиротливо лежали в его кармане, но потом он махнул рукой и с улыбкой сказал:

— Э-эх! Давай, заворачивай. Потешу на старости лет себя обновкой!

— Зачем заворачивать? Надевай покупку прямо сейчас. Будешь выглядеть прямо как жених. Тебе ещё побриться, и хоть под венец, — не унимался молодой продавец.

А Гаврилычу, между тем, эта в шутку сказанная идея понравилась. «Коли купил обнову, и чтобы ей соответствовать должным образом, надо зайти к городскому парикмахеру, — рассудил сразу сбросивший в новой телогрейке годков эдак с десяток старик. – Тем более, сдача от покупки осталась».

Парикмахерская расположилась в одном здании вместе с общественной баней. От рынка до неё было идти не больше пяти минут. Увидев двухэтажный каменный дом с потускневшей на солнце вывеской: «Бани. Цирюльник», Гаврилыч бодрым шагом направился туда. Из небольшой комнатки, где ловко ножницами и расчёсками орудовал парикмахер, потянуло запахом одеколона и потных волос.

— Вам какую стрижку сделать? – чуть заикаясь, спросил старика парикмахер.

— Мне бы побриться, — приглаживая всклокоченную жиденькую бородёнку, отвечал Гаврилыч.

— Сей момент! Присаживайтесь вот сюда. А верхнюю одежду можно повесить вон на тот крючок.
Снимать полюбившуюся обновку старик отказался. «Мало ли что. Не увидишь как, пропадёт добро. Всё же денег стоит», — поразмыслил он.

Парикмахер накинул на шею клиента посеревшее от времени полотенце, густо намазал его щёки, подбородок и шею мыльной пеной и принялся за дело. Гаврилыч, не избалованный за свою жизнь подобными «ухаживаниями» за собой, пристально вглядывался в небольшое помутневшее зеркало, висевшее перед его глазами, и следил за тем, как преображалось стариковское лицо.

Выполнив свою работу, парикмахер подравнял Гаврилычу и волосы на голове, а потом предложил воспользоваться услугами бани, что была за стенкой от парикмахерской. Мелочи, что теперь негромко позвякивала в кармане штанов старика, хватало и на помывку. Время до закрытия рынка ещё оставалось много, поэтому Гаврилыч решился и на посещение городской бани.

В деревне часто мыться не приходилось. Банька Гаврилыча, что стояла в огороде, уже была старенькой, требовала основательного ремонта, а одному ему справиться с ним было уже не под силу. Обещались помочь сыновья и зять, но занятые своими проблемами, они ремонт родительской бани постоянно откладывали. Поэтому Гаврилыч с Авдотьей мыться ходили к свояку, семья которого жила на другом конце села. И лишний раз стеснять родственников им не хотелось, хотя те постоянно приглашали их попариться, да и просто заглянуть на душистый чай из большого пузатого самовара. Чаще Гаврилыч довольствовался помывкой в русской печке.

Зайдя в общественную баню, старик первым делом направился в парную. Здесь, среди клубов пара, при мерцании тусклой лампочки, можжевеловыми и берёзовыми вениками хлестались покрасневшие, как раки в кипятке, мужички, местные завсегдатаи.

— Жарковато у вас тут, — с трудом, вдыхая горячий угарный воздух, произнёс Гаврилыч.

— Это что. Мы сейчас ещё поддадим, — послышалось в ответ.

Буквально сразу же на сморщившейся коже старика появились капельки липкого пота, которые вскоре стали превращаться в небольшие струйки.

— Отец, давай мы тебя веничком угостим. Выйдешь отсюда молодым. Бабка дома и не признает, — шутили парившиеся мужики, усердно размахивая пахучими вениками, наполнявшими парную резким пьянящим ароматом. Долго Гаврилыч рассиживаться не стал, вышел из парилки, окатился холодной водой и действительно почувствовал себя свежим, как будто заново родившимся человеком.

Возвращался старик к своей телеге в приподнятом настроении. Он уже не сожалел, что потратил почти всю заначку, которая скопилась у него с большим трудом. На душе у него царили умиротворение и спокойствие. Одно озадачивало Гаврилыча: как его Авдотья отнесётся к покупке и отсутствию привычной растительности на лице?

Ярмарка понемногу умолкала. Народа на торговой площади значительно поубавилось, шум-гам постепенно стих. По городским улочкам и переулкам потянулись повозки селян, направлявшиеся в обратную дорогу, по своим деревенькам.

Гаврилыч не спеша подошёл к знакомой телеге. Авдотья, продавшая почти всё, что они с мужем привезли на базар, укладывала в.неё оставшееся да пустую тару – бидоны, корзинки, торбы.

— Ну, что, поедем? – сказал Гаврилыч супруге.

Та, бегло взглянув на него и продолжая заниматься своими делами, ответила:

— Ты, мил человек, шёл бы своей дорогой. У меня сейчас свой дед придёт. Вот с ним мы и поедем. А ты ступай, ступай.
Гаврилыч сначала не понял, о чём говорит жена. Потом подумал, что она шутит, хотя на неё это похоже не было, так как Авдотья шутить не любила, да и не каждую шутку понимала. И тут до старика дошло: «Правильно мужики в бане да парнишка в красной рубахе сказали, что бабка его не признает!»

— Авдотья, это ж я! – с досадой выпалил Гаврилыч.
Старуха, узнав своего деда только по голосу, медленно, как будто ожидая какого-то подвоха, повернулась в его сторону. Глаза её, заблестевшие, словно масляные, округлились, рот приоткрылся, обнажив между одутловатыми, вишнёвого цвета губами остатки зубов. От такой неожиданности из рук Авдотьи, раскатисто зазвенев, выпал пустой бидон из-под молока.

— Дед, ты ли это? – изумлённо произнесла женщина. – Прямо женихом стал. Ты глянь-ка, и телогреечку новёхонькую справил, и побрился. Я уж не припомню, когда ты, старый, без бороды-то ходил. Поди, в молодости ещё. – С этими словами Авдотья, размахивая руками, залилась громким смехом.

Гаврилыч стоял в оторопи, но через пару минут, видя, что старуха никак не может угомониться, рассмеялся и сам.

— Ну, ладно, будет тебе, уймись, — немного успокоившись, сказал он Авдотье. – Домой ехать пора. Я гляжу, ты сегодня неплохо наторговала. Почти всё пусто.

— Да, осталось тут малость, — ответила старуха, вытирая на щеках со здоровым румянцем слёзы, проступившие от смеха. – Ну, никак я от тебя такого не ожидала. Подумать только, парень! Тебя, старого, теперь и соседи-то в селе не узнают. Скажут, молодуху в городе на базаре нашёл. Ха-ха! – И Авдотья рассмеялась снова.

Гаврилыч не знал, что и делать. Он никак не мог припомнить, когда его бабка в последний раз так веселилась. И ладно бы, на шутку-прибаутку какую, а то ведь на него, на то, что он под старость лет всего лишь чуть-чуть прибарахлился да внешность свою подмолодил. Ему даже стало немного обидно. Но с другой стороны он был доволен тем, что доставил Авдотье такую неописуемую радость. А ей было смешно и на супруга, и на себя, не узнавшую мужа.

Когда Авдотья худо-бедно успокоилась, Гаврилыч подошёл к лошади, ласково похлопал её по крупу, поднёс к толстым губам пригоршню овса, а потом, не замечая своих годков, шустро запрыгнул в телегу. И старики медленно направились в сторону дороги, которая вела в их родное село. Позади оставался говорливый и даже кричащий базар, толпы людей, приценивавшихся к товару, городок с его уютными небольшими домиками, лепившимися по пологому, поросшему травой, берегу местной узенькой речушки, частенько грязными мощёными булыжником улицами и множеством ломовых извозчиков. Над миром царил ранний вечер, пронизанный веющей в воздухе весной, которая звенела хрусталём птичьих голосов и насквозь проливала золотом солнечных лучей. Неторопливо ленточкой бежала пыльная дорога. Гаврилыч с Авдотьей ехали в задумчивости. У обоих мысли о насущных крестьянских делах перебивались сегодняшней оказией, случившейся с ними. И невольно у обоих на губах то и дело появлялись еле приметные улыбки и ухмылки.

Приехав домой, Авдотья быстро собрала ужин. На столе появилась и бутылочка крепкой настойки. Такой щедрости Гаврилыч от жены не припоминал давненько. Но старуху настолько раззадорил сегодняшний день, что она не стала похожа сама на себя. Прежде чем сесть за стол, Авдотья достала из громоздкого старинного сундука в крупных цветах платок, подаренный детьми, который она ещё ни разу не надевала, и накинула его на плечи.

— Вот теперь и я в обновке! – довольная всем и вся сказала она. – Давай, старый, выпьем. Уж больно денёк-то выдался удачный: и деньжат выручили, и посмеялись вдоволь, от души. – С этими словами она подвинулась поближе к мужу, одной рукой приобняла его, а другой взяла рюмку с жидкостью янтарного цвета, настоянную на зверобое, подорожнике, мать-и-мачехе и ещё каких-то травах.

Старики чокнулись, выпили, закусили, налили по второй… Затем из приоткрытого окна их избы послышался красивый голос Авдотьи, затянувшей песню, потом – другую. Через какое-то время раздался смех, и снова песня… Эти звуки обволакивали небольшой стариковский садик и как будто зачаровывали его.
С того дня Гаврилыч почти никогда не расставался с купленной на ярмарке телогрейкой, нося её бережно и аккуратно, старался чаще бриться. Летом дети помогли пожилым родителям починить баню, и теперь уже старики сами приглашали попариться в ней родню. Авдотья же с удовольствием ещё долго при любом удобном случае пересказывала историю про то, как она однажды не узнала своего родного мужа.

2010 год
Москва – Юрьев-Польский

Оставить комментарий

Вы должны войти чтобы оставить комментарий.

Фотографии