Сергей Хламов. Петькино детство. почти непридуманная история
В стороне от железной дороги и почтового тракта, по берегам глубокого оврага выстроились приземистые с втоптанными в землю крыльцами избы села Матвейщева. Землицы у местных крестьян было мало: всего-то полторы десятины на одну мужскую душу, да и те полосками, вразброс.
За селом же вольготно раскинулись обширные поместья местных богачей — князя Голицына, купца Первушина и генерала Ганшина.
В самом центре Матвейщева стояла большая каменная церковь с лепными сводами и с высокой колокольней. Этой достопримечательностью жители села особенно гордились.
Были крестьяне почти все неграмотными. Да и где ей, грамоте-то, научиться? Школ во всей округе не имелось. Поэтому с утра и до позднего вечера изо дня в день не знали крестьянские руки ничего, кроме как труда. Даже зимой, когда урожай убран, и нужно дожидаться новой посевной страды. Тогда матвейщевские мужики уходили на заработки. По сельским домам же оставались лишь старики да подростки.
Матвейщево и окрестные сёла Владимирской губернии поставляли рабочую силу для текстильных фабрик крупных промышленных городов Ярославля, Иваново-Вознесенска и уездного Юрьев-Польского. Кроме того, фабриканты через своих агентов практиковали раздачу работы на дом крестьянам, в избах которых были установлены ручные ткацкие станы.
Два таких стана стояли и в передней части избы, где недавно родился и начинал осваиваться в нелёгкой жизни Петька. Напротив станов громоздилась большая русская печь. От первых надрывных петушиных криков и до поздней, в чёрном бархате, ночи, расцвеченной золотом звёзд, при тусклом, неспешно пляшущим по стенам, свете керосиновой лампы работали на этих станах его родители. Все дела по хозяйству в ту пору лежали на малолетних детях. Так было заведено и в других семьях.
Жили в селе голодно. Картошка, редька, репа, брюква, морковь — вот основные блюда крестьянской кухни. Ежедневной и постоянной едой была «тюря» — хлеб, накрошенный в миску с холодной водой или квасом.
Когда Петьке не было ещё и четырёх лет, у него умерла мать. Он даже не запомнил её лица и не познал материнской любви и ласки. Запомнил лишь образ высокой светловолосой женщины, склонившейся над ткацким станком.
Отец вскоре женился снова. Его избранницей стала «перестарок». Так в Матвейщеве называли старых дев. Когда новая матушка после венца переступила порог Петькиного дома, он и две его маленькие сестры, наученные старшими, бросились к этой новой в их семье и жизни женщине в ноги со словами:
— Просим тебя, матушка, не обижать нас и растить!
Но любви у мачехи к приёмным детям было куда меньше, чем к вскоре появившимся своим. Поэтому Петьку сразу же отправили в другую деревню к бабке с дедом. И эта пора стала самой счастливой порой его детства.
Дед и бабка жили у самой околицы. За их домом, через небольшое поле, начинались задумчивые хвойные леса Голицыных и Первушиных. Туда летом, захватив с собой по краюшке румяного хлеба, Петька с новыми друзьями убегал на целый день, где они устраивали свои мальчишеские игры. Зимой же у детворы была другая забава: с раннего утра все весело катались на салазках.
Вечерами в избе Петькиных бабушки и деда собирались мужики да бабы. Коротая долгие вечера, кто-нибудь из пришедших рассказывал разные истории: про Стеньку Разина, Емельяна Пугачёва, разбойника Чуркина, гулявшего когда-то в местных лесах. Особенно внимательными слушателями были дети. Часто слово брал Петькин дед. За свою жизнь он многое повидал и испытал. Поглаживая рукой своё лицо, украшенное солидной тёмно-русой бородой, в которую вплелась эдакая благородная проседь, и голову, лысина на которой ещё даже не начиналась, а густой мокрый чуб немного нависал на лоб, он начинал рассказывать о том, как в молодости был сдан помещиком в солдаты, как побывал в Австро-Венгрии, как провёл всю Севастопольскую кампанию на Малаховом кургане…
Прожил Петька здесь до шести лет. За это время у отца с мачехой родились двое детей. Тогда отец решил, что для работы на ткацком станке он ещё маловат, а вот с сестрёнкой посидеть уже вполне пригоден.
После смерти бабки, дед переехал жить в дом Петькиного отца. Когда отец обижал сына, порол его за какие-то провинности, а это случалось частенько, лез он к деду на печку, и тот негромко и неспешно начинал свои рассказы.
В отличие от всех односельчан, дед и отец Петьки были грамотными по тем временам людьми. В шесть лет и он выучил буквы и стал учиться «складывать склады». Зимой, чтобы Петька поменьше бегал и не рвал зря одежду и обувь, отец отдал его «в ученье» к церковному сторожу Кутырину, по прозвищу Володька Косой. Пожилой, грамотный по-церковному крестьянин, он набирал ребятишек для обучения чтению по псалтырю и святцам. Но писать и сам не умел. Занятия проходили в его избе, которая топилась по-чёрному, и поэтому из неё частенько тянуло едучим чадом. Прокоптилась она до невозможности. Низенький, с редкой бородкой, Кутырин ходил в старом, заплата на заплате зипуне. Учились дети по славянской азбуке, громко и одновременно называя буквы:
— Аз, буки, веди…
С грехом пополам Петька прошёл «курс наук» у Володьки Косого, который на тот момент был в Матвейщеве единственным духовным лицом. Священника тогда в селе не было. А всё из-за того, что село часто горело. Во время одного из пожаров сгорел дом батюшки, а новый долго не могли построить.
Вскоре Петька пошёл работать в поле. Ранней весной все, как один, выезжали сеять яровые, одновременно работали и на огородах. Едва крестьяне заканчивали посев, спешили вывезти на поля навоз. Для этой работы приглашались на помощь из соседних сёл родственники, а потом в свою очередь помогали и им. Вывезли навоз – надо пахать пары, а там наступал покос. После косьбы мальчишки, что уже помогали старшим, выкупавшись в узенькой речке, важно шагали домой. Как же, уже настоящий работник! С косой на плече проходил малолетний косец по селу, свысока посматривая на младших ребятишек.
Осенью, когда мужское население уходило на заработки, оставшиеся экономили на всём. Праздничная одежда и обувь сохранялись на долгие годы. В церковь ходили босиком, сапоги и ботинки неся в узелке и надевая их только перед входом в храм. Никаких постелей в домах не было. Спали на соломе. Ребятишки на берегу рвали тростник, из него вязали широкие, на всю избу, маты. Ими застилали пол, и на них все подряд укладывались. Укрывались старой одеждой да попоной. Ребятишки лет до шести-семи и штанов-то не носили, бегали в рубахах подлиннее. В повседневном обиходе носили лапти – простые и «с подковыркой», то есть с двойной подошвой. Валенки берегли пуще глаза. Бывало, Петька попросит дать валенки, чтобы сходить к соседям, на что старшие отвечали:
— Добежишь и без валенок. Далеко ли тут?
И бежит Петька в стужу, а заморозки тогда частенько доходили до убойных, по снегу, который белыми пригоршнями соли густо окроплял сельские тропы, босиком…
А рядом шла совершенно иная, чуждая и непонятная крестьянским детям жизнь. Усадьбы помещиков охранялись не только специальными людьми, но и собаками, огромными, невиданных размеров, насмешливо скалившими зубы. Ох, с каким страхом проходил Петька мимо имения, с любопытством в
мальчишеских глазах с живым огоньком заглядывая в щели ограды.
Однажды князь Голицын со своими детьми заехал в Матвейщево. Детвора, толпой окружив их сиятельства, стояла и глазела на них. Бонны и лакеи не подпускали к княжатам. Но князь разрешил позабавить своих детей. Он приказал лакеям принести палки, разделил крестьянских ребятишек на пары и предложил перетягиваться. Тот, который перетянет, получал двадцать копеек. Петька за эту забаву заработал два двугривенника и невольно задумался: «В картошке целый день сидишь, её и прополоть надо, и промотыжить, и подсыпать, не говоря уж о том, что посадить, выкопать и перебрать, и за это тебе десять копеек платят, а тут за твоё же удовольствие двадцать дают! Видать, у князя деньги лопатами гребут!»
Отец решил устроить Петьку в земскую школу в большом торговом селе Симе, где и была усадьба того самого князя Голицына. При школе для ребят из сёл и деревень, расположенных дальше пяти вёрст от Симы, находился интернат, существовавший на средства самого князя.
В начале августа 1892 года во дворе школы собралось около ста ребятишек. С любопытством оглядывали они большой двор, тенистый сад, густой, невысокий, стоящий тёмно-зелёной стеной, и общежитие. Рассматривали большие классы, уставленные партами.
Ученики старших классов шёпотом знакомили новичков, в том числе и Петьку, с учителями:
— Вот идёт старший учитель, Николай Евдокимыч. Он так себе, не злой, но если попадёшься, так он тебе покажет!
— Тот, толстый, — Григорий Петрович. Его все обычно зовут Гришка Отрепьев.
— Там вон идёт Окунь, — говорит старшеклассник, показывая на человека небольшого роста с хитрыми, бегающими глазами, отуманенными где-то в глубине.
Симские учителя установили самую беззастенчивую систему взяток при приёме в школу. Родители будущих учеников должны были сначала, как это здесь называлось, «зайти побеседовать на квартиру к учителям». Те очень любили, чтобы отцы и матери и в течение учебного года приходили справляться об успехах своих детей, при этом вручая им соответствующие приношения. Дети тех родителей, у кого приношения были скромными или вообще отсутствовали, в таком случае должны были пройти приём у самого князя. У Петькиного отца отблагодарить учителей возможности не оказалось. Тогда учителя вынесли свой вердикт: не принимать! Правда, при этом нашлось смягчающее обстоятельство: лет мало, только восьмой идёт.
Пришлось Петьке с родителем предстать перед очами его сиятельства, высокого, пожилого, с бритым лицом мужчины со стеком в руке. Попечитель школы поодиночке стал подводить детей к князю. Не доходя шагов десяти, отцы и матери кланялись в пояс, прося принять, оказав тем самым божью милость, и расхваливая своих детей.
— Ваше сиятельство, прошу и за моего сына, — негромким, чуть надтреснутым голосом сказал Петькин отец, когда князь подошёл ближе к нему. – Учителя при приёме сказали, что мал ещё, но зато уже горазд к чтению. Ей Богу! Вот Вам крест. – И размашисто перекрестился. — Не откажите, ваше сиятельство.
Князь выслушал и сделал распоряжение:
— Принять.
Так Петька стал учеником.
Собрав зачисленных на обучение новичков в одном из школьных классов, священник местного собора отслужил молебен. На этом «приёмные испытания» закончились. Довольные родители разъехались по домой, а их отпрыски остались постигать азы наук.
Школа выглядела строго и немного сурово. Это было большое, одноэтажное каменное здание, обнесённое высоким забором с плотно закрывающимися воротами. Буквой «глагол» к ней пристроены квартиры учителей. Кругом раскинулся старый сад с развесистыми яблонями, усыпанными налитыми плодами, и с площадкой для игр, куда, впрочем, учащихся пускали редко.
Кормили в школе плохо. По утрам Петька, как и другие ученики, довольствовался куском хлеба и кружкой кипятка без сахара. В обед были щи из кислой капусты и каша. На ужин чаще всего опять давали кусок хлеба и изредка какую-нибудь кашицу.
В общежитии с тёмной пещерой входа по стенам были устроены нары, на которых вповалку, тесно прижавшись друг к другу, и спали школьники. Постельные принадлежности в интернате не выдавались, поэтому каждый пользовался тем, что мог привезти из дома. Тут было грязно, полно клопов и вшей. Обслуживал общежитие, или, как чаще его называли, приют, дядя Сильвестр, являвшийся полным хозяином не только над приютом, но и над детьми.
В интернате жили ученики от малышей, к которым причислялся и Петька, до шестнадцати-семнадцатилетних, которым вскоре после школьной парты уже была пора приглядывать невест. Последних скопилось достаточно много. Одним из них был сын священника Яхонтов. Он отсиживал в каждом классе по два, а то и по три года. В третьем классе он остался как раз на третий год. Здоровый, семнадцатилетний парень был признанным главой интерната. И надо отдать ему должное – малышей, таких, как Петька, он в обиду не давал, и поэтому никаких безобразий в приюте никогда не случалось.
Учебный день в школе начинался в семь часов утра. Поднятые с постелей звонком, больше похожим на свистящий храп старухи, захватив кружку воды, ученики бежали умываться. Набрав полный рот не самой тёплой воды, каждый сам поливал себе на руки и мыл лицо. Наспех промыв заспанные глаза, ребятня спешила завтракать. Затем все бежали в школу.
Раз в неделю в большую перемену к учащимся приходил начальник княжеской псарни, запасной солдат Дмитрий Иванович. Он проводил «военизацию», обучая детей шагистике, поворотам, сдваиванию рядов.
Каждый урок начинался и заканчивался обязательной молитвой.
После окончания занятий все гурьбой снова бежала подкрепляться. Наступало время обеда. Каждый нёс свою ложку. Дежурные ставили на стол котлы со щами на десять человек.
Но некоторым обеда не доставалось. В классах оставались наказанные: из числа тех, кто или не выучил урока, или плохо вёл себя на занятиях. Частенько без обеда оставались и те учащиеся, чьи отцы или матери не приходили «справляться» на квартиру учителя об успехах своих детей. Когда же родители всё же приходили, то их дитя «исправлялось».
В зависимости от этих пресловутых приношений изменялось и обращение с учеником. Приношения требовали даже священник и военный руководитель. Детей «невнимательных» родителей священник допекал молитвами, а военный руководитель – бегом в одиночку и гусиным шагом.
За ворота школы учеников не выпускали. Чтобы купить карандаш или перо, нужно было сначала отпроситься у своего учителя, а затем ещё и у старшего. Это обязательно сопровождалось долгим стоянием перед крыльцом школы.
В шесть часов вечера, после ужина, учеников загоняли в общежитие, чтобы те готовились к завтрашним
занятиям. А потом снова отбой. Так и проходили школьные будни.
Впрочем, монотонные будни иногда скрашивались приездом князя-попечителя и инспектора народного образования. Это было большим событием. Об их приезде всегда знали заранее, кругом всё мыли, чистили, а учащихся заставляли лучше мыться. Князь приезжал всегда с собакой. Заходил с ней в класс, садился у стола, слушал уроки, сам иногда что-нибудь спрашивал. В другой раз он заставлял детей читать вслух и, если чтение ему нравилось, то обязательно награждал ученика гривенником.
Зато разнообразными в школе были наказания: кого-то учитель за проказы заставлял «стоять столбом» на месте, за партой, другие преподаватели любили выдавать подзатыльники, щелчки в лоб и по носу, дёргать за уши с пристукиванием головой по парте, а то и просто сильно шлёпали по уху. Но это всё считалось мелким наказанием. Куда неприятнее оказывалось стоять на коленях около стола учителя. И не просто на голом полу, а когда под колени подсыпался горох или греча.
Петька учился неплохо, но на его отметках отражались конфликты со священником отцом Иваном. Мальчишка уже тогда читал книжечки, тексты которых не соответствовали церковным догмам. Иногда высказывая иную, не совпадающую с церковной, точку зрения, он доводил отца Ивана просто до бешенства, за что часто терпел различные наказания.
Однажды Петька прочёл небольшую книжку о происхождении земли, где описывалось научное объяснение этому явлению. Вскоре на уроке закона Божьего отец Иван рассказывал о сотворении мира. Тогда Петька, вспомнив содержание той книги, долго не мог взять в толк, как это до сотворения мира земля и вода были вместе. Придя в замешательство, он спросил у священника:
— Батюшка, значит, земля и вода уже были?
— Дурак, ничего не было, — послышался ответ священника ржавым, но грозным голосом, почти срывающимся на оглушительный, надсадный крик.
Таким ответом Петька не удовлетворился и продолжал допытываться до истины:
— А грязь была?
— Какая ещё грязь? – недоумевал ничего не понявший отец Иван.
— Ну, как же. Если земля и вода вместе, то обязательно получается грязь. Вот осенью, например, всегда так случается. Когда дожди зарядят. Да и летом, и весной бывает.
Не промолвив ни единого слова, отец Иван подошёл к слишком умному ученику, взял припухшей ладонью Петьку за ухо, сильно вывернув его, затем вывел из-за парты и поставил на колени.
В конце урока, сердито посмотрев на Петьку, священник спросил:
— Ну, что, Аносов, понял, как мир сотворён?
— Нет, не понял, батюшка. Зато почувствовал, — потерев больное и покрасневшее ухо, звенящим голоском, как будто певшим песню, произнёс Петька.
— А чтобы ты, сукин сын, понимал, а не чувствовал, оставайся сегодня без обеда!
Летом учеников распускали по домам. С утра до ночи дети помогали старшим по хозяйству.
Прочитав в школе книжку по пчеловодству, Петька уговорил отца заняться этим делом. Тот купил сыну три колоды пчёл. Главным пасечником стал сам Петька, а в помощники к нему напросился дед:
— Слушай, Петруха, ты своего добился, тебе и хозяином быть. Ты во-о-она, какой грамотей, книжки на счёт пчёл читаешь. Ладно, а я, покуда ещё в силах, помогать тебе стану.
Теперь, поставив в пчельнике шалаш, Петька переселился в него и всё свободное от домашних хлопот время проводил только здесь, наслаждаясь летом, жарой, солнышком во всё небо, алеющими отблесками зари, тихими июльскими задумчивыми вечерами, наполнявшим всю округу резким, душноватым ароматом таволги да жужжанием своих пчёл.
Матвейщевские крестьяне не были сильно религиозными людьми и не очень-то нуждались в своём священнике. Но такова была традиция: во всех сёлах есть батюшка, значит, и в Матвейщеве ему быть положено. Когда взамен сгоревшего священнику построили новый большой дом, баню, все надворные постройки, то из села была послана делегация в губернский город Владимир к архиерею, дабы ходатайствовать о назначении в Матвейщево нового священника. Архиерей потребовал, чтобы общество гарантировало батюшке определённый доход и установило таксу на все его требы: исповеди, крещения, свадьбы и похороны. Изыскивая доходы и торгуясь целую неделю с чиновниками в консистории, делегаты никак не могли набрать необходимую сумму дохода. Тогда решили, что священнику будут платить не кто сколько захочет, а десять копеек с человека. Выплату производили на Пасху, когда батюшка по селу совершал крестный ход.
Вместе с новым священником в Матвейщеве появился и молодой дьячок Лев Предтеченский, заменивший старого дьячка Харитона Михайловича, отчаянного ругателя в церкви, который не нравился местным старикам.
Построив дом священнику, общество израсходовало все средства и построить дом для дьячка уже не могло, поэтому и просили у архиерея холостого дьячка.
Только что окончивший семинарию Предтеченский поселился в доме Петькиного отца.
— Два-три рубля с постояльца, — говорил отец, — в хозяйстве большое подспорье.
С Предтеченским Петька скоро сдружился. У дьячка было много книг, и мальчишка частенько просил их почитать. Читал Петька много, без разбору, часто не понимая прочитанного. Отец за чтение бил сына тоже много. Но всё одно, куда бы он ни шёл, за пазухой всегда держал книгу. Постепенно у Петьки появились свои любимые писатели. Он наизусть знал почти всего Кольцова, много стихотворений Некрасова, Никитина. Мальчугана частенько стали приглашать ребята, что не учились и грамоты не знали, почитать им какие-нибудь стихи.
Третий год обучения в школе стал для Петьки сплошным мучением. Прочитав много книжек, он далеко-далеко опередил одноклассников. И поэтому ему в школе было уже не интересно и очень скучно.
Каждую субботу учащихся симской школы, живших в интернате, отпускали домой. В общежитии не было возможности помыться и сменить бельё. Если недели две не побываешь дома, то капитально обзаведёшься вшами.
Школа Петьке опротивела вконец, и однажды он после выходного отказался туда идти. Но отец отвез его насильно, всыпав при этом по первое число.
Зимой в школе произошло чрезвычайное событие: князь Голицын устроил для школьников рождественскую ёлку. Во время зимних каникул вечером под Новый год дети увидели это чудо. Петька из прочитанных книг знал, что это такое и поэтому, как только прослышал о предстоящем торжестве, стал рассказывать одноклассникам, как украшаются ёлки, давая своей фантазии невероятный размах.
В большой, богато декорированной комнате господского дома стояли сразу три мохнатые ёлки, украшенные свечами и игрушками. Школьники, построенные рядами, под командой военного руководителя стояли в сторонке, а вокруг ёлок кружились княжеские дети с гостями. Ёлка была устроена для них, а бедным крестьянским ребятам её только показывали. Подарки с ёлок снимались и дарились гостям, а учащимся дали по мешочку с дешёвыми конфетами, орехами и пряниками.
Больше всего Петьку с друзьями поразила приглашённая на праздник бродячая труппа акробатов и фокусников. Акробаты кувыркались через голову, вертелись на трапеции и турнике. Дети, забыв про ёлку, с открытыми ртами смотрели на гимнастов. Мир циркачей произвёл на Петьку ошеломляющее впечатление. Затянутые в трико, артисты красиво и ловко проделывали свои номера. Особенно всех поразили жонглёры и фокусники. Наслушавшись разных небылиц о чёрной и белой магии, Петька всерьёз верил, что фокусник в самом деле глотает монеты, выливает в шапку яйца, а оттуда вытаскивает живых котят и что всё это делается с помощью нечистой силы. После праздника он решил научиться делать фокусы сам.
Разговорам о ёлке не было конца. Почти весь остаток учебного года за печкой классной комнаты, в которой учился Петькин класс, шли акробатические упражнения.
Вскоре у одного приятеля Петька нашёл книгу с подробным описанием почти всех фокусов, которые он увидел на рождественском празднике. К великому для себя сожалению, ничего сверхъестественного в них не оказалось. Успех фокуснику обеспечивали лишь ловкость рук да хороший язык, при помощи которого маг в нужный момент отвлекал внимание зрителей.
Учебный год закончился. Петькины воспитатели решили от него избавиться под предлогом, что он часто нарушает правила школы. Старший учитель на экзамене в присутствии князя так и сказал:
— Хороший ученик и развитый, а вот в общежитии нетерпим. Много, понимаете ли, читает книжек не по возрасту. И этим нехорошо влияет на остальных. Проверил, что читает. Оказалось, Некрасова «Размышления у парадного подъезда», «Бурлаки» Никитина или что-нибудь в этом роде. Неудобно, ваше сиятельство, держать его в общежитии. Пускай живёт на частной квартире.
И его попросили покинуть интернат.
Придя домой, Петька твёрдо решил, что в школу больше не пойдёт. Об этом он заявил отцу. Тот попытался сына вразумить верёвкой, но и после солидной порки, Петька стоял на своём:
— Папаня, бей ещё, а учиться всё одно не пойду. Всё, чему будут учить в четвёртом и пятом классах, я давно уже знаю. Чего мне там делать?
Так и остался он дома в одиннадцать лет, научившись читать и писать, зная правила арифметики.
Тогда отец стал поговаривать об учительской семинарии, надеясь, что дьячок Лев Предтеченский подготовит Петьку к экзаменам. Но в это время в село приехал отцов брат – дядя Алексей, учившийся в мастерской церковной утвари в Москве. Чтобы не сидеть без дела, дядя Алексей предложил матвейщевскому церковному старосте подновить ризы и венчики на храмовых иконах. И так как назначил цену невысокую, староста согласился. Дядя в помощники взял племянника. И это решило участь Петьки. С дядей Алексеем он получил первый опыт мастеровой работы. И тогда, попробовав настоящего недеревенского труда, ему показалось, что лучше быть позолотчиком, чем учителем. Ещё свежи оставались в Петькиной памяти воспоминания об Окуне и Гришке Отрепьеве. Да и дядя его подначивал:
— Смотри, Петруха, что учитель, что чиновник, всё одно. Учи всякую мелюзгу да вымогай с родителей кусочки на пропитание. Вот мастеровой – тот живёт и работает сам по себе. Ему и чёрт не сват. Не ходил бы ты в учителя.
В амбаре дядя Алексей соорудил настоящую мастерскую. Серебрение и золочение шло с утра и до вечера. Эта работа Петьке казалась почти волшебством. В ней было что-то сродни от любимой его чёрной и белой магии. Вот опустишь ржавый гвоздь в ванночку с раствором, подержишь его там немного, а когда вынешь – он серебром покрылся. Освоив нехитрую технологию, Петька стал тайком класть в ванночку колечки и крестики местных парней и девушек, передаваемые ему тайком.
Как-то в мастерскую зашёл церковный староста Сурокин, солидный степенный мужик с копной огненно-рыжих волос на голове, словно извержение вулкана. Дядя Алексей, между прочим, очень ненавязчиво и говорит:
— Во всех хороших мастерских, чтобы полировка была чище, серебряные и золотые вещи полируют белым мягким хлебом и желтком яйца. Организуй-ка нам ежедневную поставку каравая и десятка яиц.
— А нельзя ли хлебца-то третьего сорта, а яиц, может, и полдесятка хватит, — начал, было, торговаться Сурокин.
— Да ты чего торгуешься? – ответил дядя Алексей. – Не хочешь, чтобы Божья Матерь блестела как следует, чтоб крест у вашего батюшки как солнышко горел? Дело-то божье!
Старосте после этих доводов мастера ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Со следующего дня у дяди с племянником жизнь значительно улучшилась. Обыкновенная крестьянская пища в их рационе стала появляться всё реже.
После окончания работы в Матвейщеве, Петька с дядей подрядились на работу в соседнем селе, где тоже усердно «шлифовали» церковную утварь белым хлебом и яйцами.
Дядя Алексей был человеком религиозным, но его работа в мастерских церковной утвари, возня с иконами, крестами и прочим имуществом храмов развило у него лёгкое к ним отношение, как к вещам, которые, как и все остальные, время от времени требуют починки или чистки. Приводя в порядок ризы с икон Божьей Матери, Христа, святых и великомучеников, он перемежал работу шутками и прибаутками далеко не религиозного характера.
Проработав месяца четыре и обслужив большинство окрестных церквей, дядя Алексей уехал в Москву, а Петьке в награду за неоценимую помощь оставил ванночки для серебрения. Теперь девичьи колечки, серьги и крестики он серебрил самостоятельно.
Вскоре в Матвейщеве, наконец-то, построили свою школу. Должность учителя в ней по совместительству должен был исполнять дьякон. В 1895 году в село на эти должности прислали исключённого после бунта в семинарии Ивана Ивановича Соколова. Человеком он был неверующим, атеистом, как он себя называл.
Поселившись при школе, столовался новый дьякон в доме отца Петьки. И однажды во время обеда у него и Петькиного родителя разгорелся жаркий спор на религиозную тему. Мальчик, присутствовавший при этом, впервые в жизни услышал от Соколова, такого учёного человека, что Бога нет. Для него это была ошеломительная новость. Отец всегда очень тесно общался со священниками, и поэтому они были в их доме частыми и желанными гостями. И во всех разговорах Петька только и слышал, что каждое слова батюшки – от Бога. А тут на тебе! Бога и нет! Хотя Иван Иванович каждый день в церкви поёт «Господу помолимся!»
Однажды, как-то оставшись наедине, Петька спросил у него:
— Иван Иванович, как же так получается? Вы говорите, что Бога нет, а сами в церкви молитвы читаете, «Господи, помилуй!» поёте?
— Чудак ты человек, Петруха, — басистым голосом ответил дьякон. – Меня ведь исключили откуда? Из семинарии! Куда я пойду? Никуда меня не примут. А есть-то мне надо? Надо. Ну, я и пою в храме. А что петь, это мне без разницы. Какую песню ни закажи, спою любую.
— А за что Вас выгнали из семинарии? – продолжал допрос неугомонный Петька.
— Меня не выгнали, а исключили.
— Меня, значит, тоже из школы не выгнали, а исключили, — задумчиво и с чувством внутреннего удовлетворения собой сказал Петька. И начал в подробностях рассказывать дьякону разговор старшего учителя и князя Голицына, после которого его попросили покинуть приют.
Впоследствии Соколов рассказывал мальчику о том, что вместе с ним из семинарии исключили двести человек, что один из семинаристов, доведённый до отчаяния придирками и издевательствами начальства, однажды ударил по голове топором ректора, но тот остался жив, так как в его клобуке был зашит железный обруч. И во время следствия выяснилось, что в семинарии имеются кружки, а семинаристы читают недозволенные книги.
— А Вы их читали? – с волнением в голосе спросил Петька.
— Читал. Иначе бы не исключили.
— А про что в них пишут? Почему их нельзя читать?
— А описывают в них, Петруха, жизнь народа такой, какая она есть на самом деле.
После этих слов Петька был разочарован. Он ожидал любого ответа, только не такого.
От дьякона мальчуган узнал о писателях, фамилии которых раньше не слышал: Чернышевский, Писарев, Салтыков-Щедрин, Успенский. Соколов стал давать любопытному мальчишке читать свои книги, а потом спрашивал его, как он их понял.
Иван Иванович был человеком взбалмошным: часто пил водку, жизнь вёл бесшабашную. Высокий, широкоплечий, физически очень сильный, с виду богатырь, он обладал могучим басом. Если его поведение возмущало матвейщевских стариков и старух, то чтением апостола во время обедни он с лихвой покрывал все свои грехи. Пожилые селяне по этому поводу частенько говаривали:
— Хоть и беспутный у нас дьякон, но уж как начнёт службу божью править, так одно благолепие.
Однажды в споре с Петькиным отцом Соколов так распалился, что, сорвав со стены икону и ругаясь, бросил её на пол, при этом говоря:
— Ты уверяешь, что без Бога не до порога? А я вот Бога твоего на пол бросил. Пусть теперь он меня поразит! Но ведь не поразит! Потому что его нету, Бога-то твоего! Нету!
Отец ошалело вытаращил изумлённые глаза, в которых застыла печаль, и только крестился и приговаривал:
— Свят, свят, Господь Саваоф…
Петька наблюдал за этим спором с печки. Отец, опомнившись, стащил его оттуда, вышвырнул за порог и захлопнул дверь со словами:
— Рано тебе ещё, мерзавец, слушать такие разговоры!
Позже Иван Иванович рассказал Петьке, что царя Александра II убили не помещики за то, что он освободил крестьян, как ему раньше говорил дед, а революционеры. Соколов продолжал снабжать мальчишку книгами, но Петька дома читать побаивался. Поэтому, сдружившись с пастухами, частенько уходил к ним, где его не мог найти отец. За любовь к книгам в селе Петьку прозвали «студентом», а ещё «серебряным», видимо за светлые, почти белые волосы и за серебрение девичьих колечек. Дети крестьян, что были позажиточнее, его недолюбливали, а вот из бедных семей – Аносовых, Галкиных, Кутыриных, Сидоровых — всегда приглашали к себе почитать чего-нибудь.
Один раз дьякон Соколов посоветовал взрослевшему Петьке:
— Тебе, Петруха, надобно в город подаваться, на фабрику или завод. Там ты найдёшь своё счастье. Здесь твоя учёность кому нужна? Крестьяне сплошь и рядом все безграмотные, школ мало. А там попадёшь в мастеровые, может, дальше учиться будешь, а уж специальность какую обязательно получишь. С твоей-то головой? Человеком будешь. Глядишь, знания твои и пригодятся кому.
Со временем Петька убедился в том, что ему надо действительно перебираться в город, и решимость его росла с каждым днём. Все меры воздействия со стороны отцы, начиная от отговоров и заканчивая вожжами, ремнём и палкой, не помогли. Петька стоял на своём. Он собрался ехать в Питер к дяде Алексею, который недавно перебрался туда из Москвы. И Петька стал готовиться к отъезду. Работы он не боялся. Жизнь в столице рисовалась ему в радужном свете: как в далёком городе с пестротою серых и красных крыш.
Наконец, Пётр Аносов получил паспорт. Радости его не было предела. Настал день отъезда. Собрал он своё нехитрое добро: две пары белья из домотканого полотна да связку книжек. Простился с Иваном Ивановичем.
Дом отца Петька покидал без сожаления. Здесь он видел слишком много побоев и уж очень мало ласки.
Больше «серебряный студент» Петька в родное Матвейщево не вернётся…
…Но оставит воспоминания, на основе которых и написан этот рассказ.
***
P.S. На чужбине Пётр Афанасьевич Аносов сначала станет мастеровым, рабочим, затем солдатом. В 1905 году примет активное участие в восстании в царской армии, пройдёт все мучения царских тюрем, где будет сидеть в одной камере с легендарным Григорием Котовским. Будет в его биографии и каторга, и кандалы, и ссылка в далёкую Сибирь, которая позже станет его второй родиной. При этом он станет профессиональным революционером, а потом, после 1917 года, активным строителем новой жизни в Забайкалье.
Но это уже совсем другая история…
апрель 2010 года
г. Москва